Шаг через барьер. Часть 2

Это вторая часть материала о людях, которые работают в общественной организации помощи глухим и слабослышащим «Аридонс». Первую и вступительную вы можете прочитать по ссылке.

Геннадию Трифонову 28 лет. Волосы – в длинных и тонких дредах; голова покрыта яркой банданой из эпохи хиппи. В звонком и поставленном голосе чувствуется уверенность. Эту уверенность привычно слышать в людях, рассказывающих со сцены свою блестящую историю успеха. Однако Геннадий, хоть и вещает с возвышенности, но для зрителей благотворительного кинофестиваля о людях с ограниченными возможностями «Кино без барьеров». Или для будущих волонтеров, которые позже вместе с ним проведут «Уроки добра» для школьников от младших до старших классов. Или для меня в купе поезда «Владивосток – Хабаровск», чтобы помочь мне разобраться, что он, Геннадий, делает в «Аридонсе».

– Чем ты занимаешься?

Ничем, хе-хе. По большому счету, я не имею постоянного места работы. Я работаю по заказам, по различным направлениям и занимаюсь работой тренера, коуча: бизнес-тренинги и работа с компаниями. Одно из моих любимых направлений – это социальный блок. Любые социальные проекты, в которых я могу поучаствовать как тренер, как организатор, как ведущий.  

– За деньги?

Да, это мой способ заработка.

– Кто ты по образованию?

По образованию я педагог-психолог. Но высшего у меня нет. Получилось так, что в определенной момент я перестал ощущать острую потребность в образовании и понял, что мое внутреннее «я» конфликтует с тем, что мне нужно делать сейчас. Условно, «нужно» получить образование. Для себя я определил, что пока попытаюсь жить без него, так как четкой потребности нет. Я ни разу в жизни не сталкивался, чтобы с меня спрашивали диплом. Всегда моих практических навыков хватало. Я пробовал восстанавливаться, учился с другой группой в очном формате. Попробовал на заочном, но чересчур отторгало мое внутреннее «я» все это.

– Откуда интерес к социальной работе? Обычно в эту сферу идут люди, которые прошли через личную трагедию или потрясение. Что случилось в твоей жизни?

У меня случилась личная революция.

Во время знакомства с университетом у нас выступал волонтерский отряд, и они показывали душещипательные ролики, где дети с грустными глазами смотрели в камеру под тягучую музыку. И я тогда, максималистский парень, думал, что во мне пытаются вызвать жалость. Я же не дурак, чтобы на такое поддаваться. Я проигнорировал этот призыв, учился дальше, тусил с ребятами в общаге.

А мой одногрупник включился в их деятельность. Время шло к новому году, и он пригласил меня на новогодний утренник. Мол, не хватает человека, придут дети, нужно с ними поработать. Ну, заняться все равно нечем, я согласился.

И этот утренник сломал меня. Я надеюсь, что, участвуя в кинофестивалях, я произвожу на ребят тот же эффект.

Я был в костюме Деда Мороза. Елка наряжена, все готово, мы ждем ребят.

Заходят ребята. Дети, которым от 20 до 40 лет. Это была группа ребят с ментальными нарушениями. Если просто, то у них интеллект замер в определенной точке развития. Причины и диагнозы разные. Но дело в том, что к тебе подходит сорокалетний дяденька, он с бородой, больше тебя, а ты должен общаться с ним, как с семилетним ребенком. Вся эта ситуация разорвала мой мозг. Потому что ты никогда не видел этих людей. Ты не встречал их на улице.

Это поменяло меня. Я понял, что, черт возьми, столько еще не знаю. Столько всего еще не видел. И, с другой стороны, я столько еще могу сделать, особенно для этих ребят. С ними мы работали на протяжении 5-ти лет. По большому счету, мы не изменили ничего. Мы ничего для них не сделали, мы ничему их не научили, потому что основная проблема «ментальщиков» – это их неавтономность. Это еще один момент, который пробирает тебя. Ты разговариваешь с родителями. И ты понимаешь, и они понимают, что стоит им уйти из жизни, и неясно, что будет с их ребенком.

Мы старались развить их коммуникативные навыки. И были результаты. Представляешь, мы работаем с ними 3 года, и спустя 3 года несколько наших воспитанников пришли к тому, что они способны сами прогуляться и сходить в магазин.

Знакомство с ними изменило мой взгляд на вещи. Я стал смотреть на это с позиции, что своими действиями здесь и сейчас я ничего не изменю. Но если я ничего не сделаю, то я ничего не изменю в себе. Почему я должен оставаться в стороне, если через помощь я могу сделать себя лучше. А через это, возможно, сделаю лучше для этого человека.

– Как оказался в «Аридонсе»?

В «Аридонсе» я оказался около десяти лет назад. Это был первый кинофестиваль «Кино без барьеров» в Хабаровске. И я был там в качестве волонтера, потому что как раз-таки начинал активно заниматься волонтерской деятельностью. Я исполнял стандартные функции волонтера-мальчика: принести что-то, поставить баннеры, развести воду, раздать программки и так далее. Это прошло не особо замеченным для меня и для организаторов. Потом пропал на 1 год и пропустил кинофестиваль. А уже год спустя кинофестиваль зарекомендовал себя, это был опыт, который хорошо был принят как администрацией города, так и жителями города. Фестиваль начал выходить на новый уровень. Искали новые программы, новых ведущих. Соответственно, обратились в «пед» [Прим. ГМ: сегодня - Педагогический институт Тихоокеанского государственного университета]. И таким образом меня порекомендовали как ведущего. Меня смотрели, я понравился, и меня приняли. Тогда я был просто ведущим, который отчитывал готовый сценарий, готовый текст. На следующий год я пообщался с организаторами, предложил пару идей, и я уже влился в организаторский состав. И с самого начала прорабатывал каждый кинофестиваль: подготовку, наполнение, какие будут задаваться вопросы зрителям.

– Почему решил участвовать?

Мне это было интересно. Тогда для меня это был новый опыт. А после я увидел реальную ценность и реальную пользу того, что я делаю, потому что я, будучи волонтером, занимался различными видами деятельностями. Абсолютно разными. И я для себя увидел, что большая часть волонтерской деятельности в Хабаровске не несет никакого результата. Потому что она бессистемна, не организована, а кинофестиваль был частью большого проекта, большой работы, которую проводит «Аридонс». Я понял, что, участвуя в нем и реализуясь, принося свои идеи, я на самом деле буду что-то менять. Это для меня главный мотиватор в жизни. Я не берусь за те проекты, когда я ничего не изменю по факту.

– Реальная ценность – это какая?  

Реальная ценность в том, что люди не только получают информацию о том, что что-то происходит вне их круга жизни и общения, они не только узнают, что просто есть люди с ограниченными возможностями. Самое главное, что они начинают чувствовать. Они начинают чувствовать те идеи, которые заключены в кинофестивале. Они понимают и начинают переносить те идеи, которые есть у организаторов, и люди со стороны меняются. Возможно, есть большая вероятность, что люди говорят социально одобряемые вещи. А-ля, если утрировать, человек, услышав вопрос про отношение к инвалидам, внутри чувствует к ним отвращение, но говорит, что нужно заботиться о них. Понятно, что такие люди есть. Но мне хочется верить, что те молодые люди, те дети, с которыми я общаюсь, говорят правду. Они получают те идеи, которых не было в их голове. Как только меняется взгляд, и сдвигается точка мировоззрения, а потом к ней добавляется еще одна точка, то это уже становится кругозором. Человек становится шире, он обретает больше контактов с внешним миром.

– Многие фильмы о людях с ограниченными возможностями обращаются к эмоциям типа жалости. Однако это временный эффект, человеку не хочется задерживаться в состоянии «подавленности». И есть вероятность, что он выйдет из зала, всплакнет и забудет те идеи, которые хотели до него донести. Что ты об этом думаешь?

Я против деления эмоций на негативные и позитивные. Если он понял, что он сейчас испытывает грусть или ненависть, то это уже позитивно. Эти чувства дают ему информацию о самом себе. Я посмотрел фильм, я увидел, что у меня вызывают отвращение люди с синдромом Дауна. Ну вот бесит их внешний вид, бесит, как они говорят. И я для себя это понял. И я понимаю, что мне нужно что-то с этим делать, чтобы оставаться «социально одобряемым». Тогда я буду избегать мест, где я смогу встретить таких людей. Или, встретив, буду специально себя держать в руках, чтобы не повести себя так, чтобы на меня не посмотрели осуждающе.

Если же человек испытывает чувства, близкие к сопереживанию, к жалости, к сочувствию – это что-то меняет в нем. И моя цель во время кинофестиваля – это вывести их на осознание своих эмоций. Чтобы люди не просто всплакнули, а потом забыли. А чтобы они эти эмоции перевели в какие-то выводы. Конечно, здесь и сейчас я не скажу: «Вот у нас инвалид-колясочник, давайте все встанем, поносим его по лестнице и потренируемся». Дело не в этом. Нужно, чтобы выводы были вербализированы. Пока ты не проговорил – этого объективно не существует. Как только ты это вербализировал – ты поставил печать под выводами, ты признал, что для тебя это существует. И намного больше вероятность, что те слова, которые человек проговорил, выльются в реальные изменения.

Суть в том, чтобы люди не просто почувствовали, а поняли, что они чувствуют и приняли это. И люди не то, чтобы перестали быть равнодушными, они бы поняли для себя, равнодушные они или нет. Это самое главное.

– Понимаешь, что не признающие людей с инвалидностью будут всегда?

Да. И это абсолютно нормально. Я понимаю причины любой ксенофобии. Это один из базовых страхов человека. Он не такой как я – значит, он опасен для моего вида. Я понимаю это, но в то же время не разделяю.

Абсолютно нормально, что человек боится того, что не видит. Меня не волнует, что думают окружающие люди по тому вопросу, который важен для меня. И я понимаю, что для меня кинофестиваль многое изменил в отношении к людям с ограниченными возможностями. Оно у меня было совсем иным до работы с этими людьми.

– Каким было это отношение?

Сложно сказать. По большому счету, я все свое детство провел рядом с человеком с ограниченными возможностями. У меня был дедушка, у которого была вторая группа инвалидности. Но для меня он никогда не был инвалидом. У него были проблемы с ногами, но тем не менее это был идеал мужика. Он никогда не просил помощи. Он был одним из тех глупых мужиков, которые не ходит к врачам, которые все болезни переносят на ногах. И это плохие привычки, которые я от него перенял...

Я никогда не воспринимал своего деда как человека, которому нужна какая-то помощь. Который должен вызывать сочувствие. Это был мой дед, да. Он ходил медленно, опираясь на палочку. Но это было нормально. А ближайший друг моей семьи, то есть мама моего друга, с которым мы провели все детство, болела гепатитом. Она была и до сих пор прикована к процедуре гемодиализа. То есть три раза в неделю она должна приезжать в больницу и прогонять свою кровь через аппарат очистки. И я понимал, что она с этим живет, понимал, что ей сложно, я видел это. Но тем не менее для меня это было нормой.

Когда я встречаю человека с инвалидностью, я не вижу в нем никаких особенностей, о которых могут говорить остальные. «О, какой он бедный» или «О, какой он герой».

Я не разделяю этой позиции. Он не герой. Он не жалок. Он просто человек с набором характеристик, которые случились. Он герой только в тот момент, когда он перестает обращать свое и окружающее внимание на свою инвалидность и идет жить дальше. Тоже самое, когда я чувствую себя героем, вставая рано утром, хотя люблю поспать. Для меня большой разницы нет. Единственное, что общество не так сильно порицает меня и плохо относится, когда я просыпаю. В отличие от тех людей, которых игнорируют из-за их инвалидности.

– Произойдет ли «революция» в отношении к людям с инвалидностью?

Я скептически отношусь к тому, что это произойдет естественным образом. Мол, страна живет-живет-живет, а потом само собой количество времени переросло в качество. По истории, насколько я знаю, все сдвиги в сознании были связаны с событиями.

Поэтому должно что-то произойти, чтобы этот перелом произошел. Либо, если это не произойдет, те перемены займут очень много времени.

– В «Океане» ты вышел к детям, зарядил их, услышал «социально одобряемые» ответы об отношении к людям с инвалидностью. Ты веришь в то, что они тебе говорят?

Я верю в то, что они говорят и знают, что так правильно. Ну... есть дети, которые мучают котят. Они знают, что так делать нельзя. Но по каким-то причинам они это делают. И тоже самое здесь. Дети знают, что сказанное ими – правильно. По моему опыту общения с детьми, знаю, что далеко не все дети умеют хорошо врать. Я могу видеть тех детей, которые говорят искренне.

К сожалению, кинофестиваль – малая часть. Одним показом фильмов невозможно изменить картину мира человека. Можно заронить небольшое семечко. Если оно попало в благодатную почву, оно даст рост. И если человек изначально был предрасположен не к тому, чтобы быть хорошим, а к новому опыту, это семя даст рост. Я искренне верю, что этим маленьким вбросом информации, чувств и эмоций, мы создаем вероятность, что кто-либо из этих 500 людей будут работать с инвалидами. Или кто-то будет время от времени приезжать в интернат и помогать санитарам пеленать детей с ДЦП или шизофренией, которые находятся на постоянном содержании. Это огромный результат.

Дело в том, что мы постоянно находимся в социальной сети. Мы в постоянной связке. И дети, когда приедут из лагеря, будут делиться впечатлениями. Я старался, чтобы кинофестиваль стал таким впечатлением, чтобы о нем хотелось рассказать сверстникам, семье, друзьям, в школе. Повышается шанс, что люди заинтересуются и что-то для себя поймут.

Потому что, если встать на место человека с инвалидностью, ни один здравомыслящий человек с инвалидностью не хочет быть обузой, не хочет быть зависимым. Любой человек, который не паразитирует своей инвалидностью, хочет просто доступности и равных прав. Он просто хочет быть человеком. И чем больше людей касаются этой идеи, тем больше тех, кто может предоставить такие условия. Больше вероятность, что я, оказавшись со сломанной ногой на костылях, приеду из Хабаровска в Москву, встречу ребенка из «Океана», мы друг друга не узнаем, но он придержит мне дверь в метро. Это будет его первое проявление социальной активности, и это изменит что-то для меня.

Когда мы работали с волонтерами на уроках добра, я для себя выяснил конечную цель волонтерской деятельности – это создать здоровое общество, которое меня поддержит, когда я буду нуждаться в помощи. Я понимаю, что это мой здоровый эгоизм. Абсолютно каждый из нас не застрахован от этого. У меня может родиться ребенок с инвалидностью. Я могу получить инвалидность. И я максимально сделаю все для того, чтобы в случае возникновения такой ситуации, был подготовлен минимальный плацдарм.

Я понимаю, что если эта идея перейдет другим, то каждый, заботясь о себе, сделает мир лучше.